Если бы стены этого мадридского ателье умели говорить, они бы шептали о двух вещах: о призраках прошлого и о человеке, который превратил их молчание в шедевры. Помещение, где сейчас рождаются платья, достойные королев, когда-то было сценой для личной трагедии — аргентинские владельцы мехового салона нашли здесь лишь пустоту после гражданской войны. Но Кристобаль Баленсиага, как алхимик, превратил этот пепел в золото.
Этикетки с загадочной аббревиатурой — словно тайные знаки масонской ложи. EISA, производное от баскской фамилии матери Баленсиаги, была его личной печатью качества. Для него не существовало "бюджетных коллекций" — каждое изделие, будь то скромный испанский жакет или парижское вечернее платье, проходило через фильтр его перфекционизма. "Мода — это архитектура, где швы — несущие конструкции", — мог бы сказать он, если бы любил метафоры.
Сонсолес де Икаса вошла в ателье, как торнаво врывается в тихий зал музея. Ее каблуки стучали по полу, как метроном, отсчитывающий время до скандала. Требование скидки на платья для беременных — это было покушением на святое. Но Баленсиага, обычно молчаливый как монах-картезианец, ответил фразой, которая вошла бы в историю, будь они в театре: "Сеньора, моей вины в вашем положении нет". В этот момент родилась не просто дружба — возник диалог между двумя видами искусства: неприступной аристократией и революционной модой.
Его дом моды был лабораторией, где женское тело становилось формулой совершенства. Когда другие кутюрье гнались за славой, Баленсиага, как отшельник, прятался за манекенами, позволяя своим творениям говорить вместо него. Возможно, поэтому его платья до сих пор звучат громче любых мемуаров — они стали нотами в симфонии под названием "вечность".
